В пахучем воздухе дремотномПричудливые теснятся мысли;Слепая страсть, что яростней огня,Тоскою душу наполняет;Сквозь тяжкую и сладостную тишинуЛишь вздохи слышатсяНезримого любовника из Небытия,Кого возлюбленная – Смерть сама!
Во тьме деяние свершилось,Ужасные произнесены слова!Испита радость, растрачена впустую страсть!Разбито сердце на куски!Ни проблеска луны не промелькнёт,И ни единая звезда не осветитУходящей ночи и не прольёт своего светаНа мой Сон Тьмы!»
Песня замерла дрожащим эхом, и, прежде чем Джервес успел поднять взгляд от пола, певица и её компаньонка бесшумно исчезли, и он остался наедине с принцессой Зиска. Он испустил долгий вздох и, повернувшись на сиденье, пристально посмотрел на неё. На губах её играла слабая улыбка – улыбка, совмещавшая в себе насмешку и триумф, – её прекрасные чарующие глаза засверкали. Наклонившись к ней, он внезапно схватил её руки.
– Теперь, – прошептал он, – должен ли я говорить или хранить молчание?
– Как вам будет угодно, – ответила она спокойно, всё ещё с улыбкой. – Слова и молчание равно говорят за себя. А я вас не заставляю.
– Ложь! – страстно вскричал он. – Вы заставляете! Ваши глаза вытягивают саму мою душу – ваше прикосновение сводит меня с ума! Вы – искусительница! Вы заставляете меня говорить, хотя вы уже знаете, что я собираюсь сказать! Что я вас люблю! И что вы меня тоже любите! И что ваша жизнь стремится к моей, как и моя – к вашей! Вам это известно; будь я нем, вы прочли бы это по моему лицу, но всё равно это узнали бы – вы бы выпытали тайну моего безумия! Да, поскольку вы испытываете жестокое наслаждение от знания о моём безумии – безумии от любви к вам! И вы не можете не быть уверенной в том, что ваша страсть находит отклик во мне!
Он остановился, резко замолчав на этих диких словах при звуке её тихого, сладостного, холодного смеха. Она вырвала свои руки из его горячей хватки.
– Мой дорогой друг, вы и впрямь слишком многое о себе возомнили, простите меня за такие слова! «Моя страсть»! Так вы что же, хотите сказать, что я питаю к вам страсть? – И, поднявшись со своего кресла, она вытянулась во весь рост и поглядела на него весело и с лёгкой насмешкой. – Вы глубоко заблуждаетесь! Ни один живущий мужчина не способен пробудить во мне любовь – я знаю мужчин слишком хорошо! Их природа одинакова и состоит из одной и той же смеси жестокости, похоти и эгоизма; снова и снова на протяжении всех веков они используют большую часть своих умственных способностей, чтобы разработать новые способы оправдания и сокрытия своих пороков. Вы назвали меня «искусительницей» – почему же? Искушение, если оно имеет место, происходит само из себя и из ваших собственных голодных страстей; я ничего не делаю. Я такая, как есть, и если моё тело или лицо кажутся вам прекрасными, то в том нет моей вины. Вы бросаете на меня взгляды голодного зверя, но, подумайте сами, может ли жертва ответно полюбить зверя? Это ошибка всех мужчин – вечно считать женщин сделанными из того же теста, что и они сами. Есть женщины, которые стыдятся своей женственности, но большинство, как правило, сохраняют своё самоуважение, покуда мужчины не заставят их утратить его.
Джервес подпрыгнул и встал лицом к лицу с ней, глаза его опасно загорелись.
– Не играйте со мной! – сказал он, начиная злиться. – Никогда не говорите мне, что вы не способны полюбить!…
– Я уже любила! – перебила она его. – Как любит настоящая женщина – когда-то и только однажды. Этого хватило бы даже на несколько жизней. Я любила и отдавалась беззаветно и доверчиво мужчине, которому поклонялась моя душа. Меня конечно же предали! Обычная история – старая как мир и весьма распространённая! Я могу описать вам её вкратце, как взрыв боли! С тех пор я больше не любила – я ненавидела, и жила только с одной целью – отомстить!
При этих словах её лицо побледнело, и что-то смутное, мрачное, мертвенное и ужасное, казалось, окутало её, подобно туче. Но она тут же мило улыбнулась с очаровательной соблазнительностью.
– Ваша «страсть», видите ли, друг мой, действительно пробуждает ответный рефлекс и во мне! Но не совсем той природы, как вы воображали!
Секунду он оставался неподвижным, а затем с почти варварской смелостью он обхватил её руками.
– Пусть всё будет по-вашему, Зиска! – проговорил он быстро и яростно. – Я согласен на любые ваши фантазии и исполню любой ваш каприз. Я признаю даже, что вы меня не любите, а я вам противен, но для моей страсти это ничего не изменит! Вы будете моей! Добровольно или силой! Даже если мне придётся вырывать у вас силой каждый поцелуй, то я всё равно их получу! Вам от меня не сбежать! Вы – единственная из всех женщин, которую я избрал…
– В качестве своей жены? – медленно произнесла Зиска с горящими странным огнём глазами, когда она ловко вывернулась из его объятий.
У него вырвалось нетерпеливое восклицание.
– Жены! Боже! Что за банальности! Вы, с вашей исключительной, сверкающей красотой и сладострастным очарованием, вы стали бы моей женой – этой унылой условностью, обречённой на ужасное скучное уважение? Вы, с вашей дикой грацией и свободолюбием, стали бы подчиняться узам брака – брака, который по-моему является проклятием этого идиотического девятнадцатого века? Нет, я предлагаю вам любовь, Зиска! Совершенную, страстную любовь! Блестящую, захватывающую мечту об экстазе, в котором такая вещь, как брак, просто невозможна – всего лишь вульгарная условность, почти кощунство.
– Понимаю! – и принцесса Зиска пристально посмотрела на него, часто дыша и со странной дрожащей улыбкой на губах. – Вы бы ещё раз сыграли роль Аракса!
Он улыбнулся и со всей смелостью своего решительного характера снова обхватил её руками и притянул к своей груди.
– Да, – сказал он, – я бы снова сыграл роль Аракса!
Как только он произнёс эти слова вслух, неописуемое чувство ужаса обрушилось на него, зрение заволокло туманом, кровь похолодела, и страх потряс его с головы до ног. Прекрасное лицо женщины, которое было так близко, показалось прозрачным и далёким, и на один смутный миг сама её красота обратилась в нечто отвратительное, как будто странный эффект написанного им портрета теперь становился явью и проявлялся вживую, а именно, лицо смерти проглядывало сквозь маску жизни. И всё-таки он не разжал рук, а наоборот притянул её даже сильнее и не спускал с неё глаз с таким упрямством, что казалось, будто он ждал, что сейчас она испарится прямо из его рук.
